В рубрике интервью мы обещали знакомить вас с совершенно разными людьми петербургской общины. Встречайте – Аркадий Михайлович Масенжник. Еврейский активист с впечатляющим стажем, в прошлом предприниматель и глава еврейской общины. Ныне – директор еврейского кладбища. По мнению Лёши Пузина – один из самых весёлых людей в Петербурге.

Беседа с Аркадием Михайловичем длилась больше 4 часов и даже этого нам показалось мало. Предлагаем вашему вниманию материал, который выходит за границы классического интервью.

На чтение уйдёт порядка 20 минут, но, поверьте, оно этого стоит. Перед вами рассказ, в котором наш герой делится опытом выживания общины во времена, когда еврейской общины вроде бы и не существовало, а также повествует о своей судьбе, её поворотах и сюрпризах, в которых еврейская взаимовыручка играла важную роль.

К нашему большому сожалению, текст не передает и процента той радости жизни, красоты оборотов и полутонов, оттенков и мимики, которыми умело орудует Аркадий Михайлович, поэтому настоятельно рекомендуем общаться с героем нашего интервью офлайн и, желательно, по не связанным с его деятельностью вопросам. Текст изобилует историями и диалогами, которыми Аркадий Михайлович сочно иллюстрирует любой свой рассказ.

Для удобства чтения мы разделили текст на несколько разделов:

• Ленинградское детство
• «Почти евреи» или нам нужна новая идеология
• Израиль: пельмени кошерные, пельмени некошерные!
• Община. «А мы вот тут… евреи»
• Как я оказался на кладбище.

Интервью с Аркадием Масенжником подготовили волонтёры: Лёша Пузин, Алина Новикова и фотограф Евгения Тальковская.

Ленинградское детство

Лёша: Аркадий Михайлович, расскажите про ваше детство? Мальчик Аркаша – кто это?

Мальчик Аркаша родился очень давно. И родился он больным: у него был полиомиелит и менингит. На нём экспериментировали полиомиелитную вакцину, ту самую, которую позже принимали все из нас. Так вот на мне – испытывали в первой десятке детей. Отдали мальчика родителям под справочку о том, что гарантии никакой, берите его, мол, назад и что будет – то будет.

Лёша: Какой это был год?

Это был 49-ый год. Я скрепил собой огромный клан. Родственники ночами сидели у моей постели и быстренько перезнакомились: ночь, тихо, больница… Мамин брат, например, сидел со мной, медсестра рядом ходила. Так они и поженились. Ну это из разряда семейных анекдотов, но правда. А дальше была 171-ая школа на Жуковского. Выходцы из этой школы – Борис Смолкин, братья Набутовы, Невзоров, Друзь с дочками – все оттуда. В Израиле есть сейчас известный художник Саша Окунь, вот мы с ним тогда дружили, за одной партой сидели. Отучился я там год, а потом посадили папу.

Лёша: Вдруг?

Это была чистая экономика – артели. Послевоенные годы, людей надо было как-то одевать. И, в первую очередь, кто этим занимался? Предприниматели. Из кого они состояли, в основном? Из евреев.

И вот я, ленинградский мальчишка, у которого папы, по сути, уже нет. Все же знают, что «отец сидит» – это клеймо. Ну и я плохо учился, прогуливал, хулиганил, на Жуковского меня все знали. Мама тогда решила отправить меня в Куйбышев к сестре, её муж занимал важный пост в армии. Год я пробыл там, а потом она сказала: «Ира, забирай!». И вот тут началось моё почти суровое детство: меня отдали в интернат.

Мама работает, чтобы папе делать передачи, одного меня оставлять нельзя – хулиган же. Поэтому я не был на тот момент «еврейским мальчиком». В интернате били, хотя евреи друг за друга вступались. Потом я научился давать сдачу, иначе бы били каждый день. Интересно и смешно: эти дети не понимали, что такое еврей, но бить-то было надо. Настолько бытовой антисемитизм был явно выражен.

И когда я всё это прочувствовал на себе, наш преподаватель Борис Яковлевич – коренастый пожилой еврей – всё время говорил: «Аркаша, поведение у тебя может быть любое, но учиться ты обязан хорошо. Ты должен им всем утереть нос.»

Я не понимал, почему я должен утирать!? Но я его уважал и не имел права его подвести, настолько он убедительно говорил. Я даже учиться стал лучше, мне даже стало нравиться. На второй год не оставляли. Но потом произошел случай, после которого я в интернате быть не смог.

Иду я как-то по рекреации, навстречу девочки, старше меня. Мне накинули на голову какой-то мешок, затолкали к девочкам в палату, запихнули под кровать и начали палками или швабрами меня бить.

Алина: Девочки?

Да. Мне было настолько стыдно, оттого что меня, мальчишку, взрослые тётки-старшеклассницы запихали под кровать. Я понял, что больше там не могу находиться. Было мне 14 лет, я начал думать о том, что вообще-то надо идти работать.

Начал я свою трудовую деятельность с сапожника. Тут управление было как раз на Рубинштейна, а у Московского вокзала была мастерская. Я в этом уже немного разбирался, потому что мой дед был сапожником. Я деда никогда не видел, он умер до моего рождения, но какие-то инструменты оставались. Потомственное!

Лёша: А ведь обуви-то не было, и если достал пару, то это на несколько лет без вариантов?

Алина: Сестра моего дедушки в те годы была завхозом на военной базе, и это очень в семье ценилось, именно потому, что она могла достать обувь.

Да, вы представляете, люди приходили делать набойки по пятому разу! Или подмётки, что-то прошивали, заплатки ставили. И вот я стал сапожником. Материала не было, но рядышком на Гончарной с торца была столовая, я туда  ходил. Её заведующим был еврей Лев Борисович, который меня охранял, трясся за меня, оберегал… Помогал всячески. Так я и заработал свои первые деньги. И ежедневно, выходя с работы, и доставая из кармана горсть монет, я заходил и покупал себе «стаканчик шоколадный» за 11 копеек. Я крутой был!

Освоил профессию сапожника: валенки мог валять и до сих пор могу, набойки ставить, подмётки, но все вокруг говорили: «Еврейский мальчик, что он делает в этой мастерской? Учиться надо!». А мальчик думал, что уже зарабатывает, и может себе даже за 11 копеек стаканчик купить. Зачем мне нужно учиться?

Когда мне исполнилось 16 лет, родственники пихнули меня на склад швейных машин. Пришел я туда смотреть: стоят огромные промышленные швейные машины, сидят какие-то дядьки, почти трезвые, какие-то детальки разбирают.

Мне сказали, что я буду разбирать электродвигатели, а в свободное время учиться ремонтировать швейные машины. Я очень быстро с этим делом справлялся, так как все вручную работали, а я сообразил использовать фрезу. Потом я стал учеником механика по швейным машинам, и вот тут я познакомился с еврейским миром нашего города. До этого все еврейские люди: учитель, директор столовой – были яркими звездочками на небосводе моего становления мальчишкой. А тут, как только я стал механиком по швейным машинам, ко мне приходит один старый механик, еврей, естественно, и спрашивает:

– Фамилия?
– Масенжник, – говорю.
– Миша Масенжник – это, значит, твой батя? Ребят, его нужно хорошо учить! У него отличный отец! – а папа тогда ещё сидел. – Если что-то тебе надо, ты мне звони, вот телефон.

Потом выяснилось, что это главный механик фабрики «Рассвет». Я ни разу к нему не обращался, но учить меня начали. Учил меня работать с пуговичными машинами ещё мастер с фабрики Зингера, старик. Начинал он свой рабочий день с того, что выпивал: «Я бы тебя вообще не учил, и учеников у меня не бывает. Но я помню твоего отца.»

В этой среде никто ничего плохого об отце не говорил, а я-то его не знал, мне было 9 лет, когда его забрали.


Алина: Как здорово, что были люди, которые его помнили. Что было дальше?

Приходят два таких здоровых парня-еврея, Миша и Гриша:
–Так это что у нас здесь? Новый парень?

Они осведомились, сколько я получаю и нужны ли мне халтуры и наказали им звонить. Позвонил я на следующий день. Выяснилось, что это два сильных механика, которые «держат» весь город, и их все в городе знают. Так мы и познакомились, они начали меня везде таскать, перезнакомили меня со всеми механиками. И извините, но на идиш это звучит: “aleh yidn” — одни евреи, то есть я вообще так и не понял – в городе не евреи механики были?

Лёша: Странно. Я не знал о таком положении дел.

Да. Конечно они и между собой грызлись. Примерно так: «– Что ты хочешь от этого Хаима? Он же ничего не умеет!» Но, тем не менее, если, не дай б-г что, таки все вместе.

И вот эти Миша и Гриша меня выпестовали как механика, давали халтуры. Потом этот Миша взял меня к себе. Бригада мо ́нтеров (авторское ударение, ком. ред.) приезжала, всё настраивала, потом несколько дней в неделю они вместе были на халтурах. И я так же другим помогал. И все евреи.

Лёша: А что же взамен?

Взамен!? Вот такие вот отношения, такая круговая порука, когда все понимали, что все друг-другу должны. У всех халтуры какие-то были. Еврейский мальчик, папа сидит – надо помочь. И вот это меня научило, это меня сделало вот этим вот евреем. Религиозным, не религиозным – просто евреем, человеком, который должен помогать другому еврею. Это очень важно было. Ну и я понимал, что имею специальность. Потом мне было сказано:  

–Значит так, хватит! Пойдешь учиться.
–Миш, какое учиться, я уже всё умею. И я же никуда не поступлю.
– Ты идёшь техником лёгкой промышленности в Холодильник (*институт холодильной промышленности). Ты уже поступил. Придешь на экзамен – надо, чтобы тебя увидели.
– Хорошо.

Поступаю. Кафе «Белые ночи», там рядышком, на углу. Мы сидим с мальчишками. И тут я вдруг: «Ребята! У меня же экзамен идёт!». Бегу. Прибегаю:

 –Вы меня извините, я опоздал.
 – Ну, иди, сдавай вот с этими модельерами.

Я захожу: одни девочки, я один парень. Девочки оживились. Я тоже.

Алина: Они, наверно, решили, что вы к ним в группу как модельер, вот и обрадовались!

Да! А там какая-то математика, у меня там уже двоилось после этого кафе! (все смеются). Я чего-то там пишу. Хрен его знает, что я пишу. Девочка, которая сидит рядом, говорит:

– Ты чего пишешь?
– Формулу.
– Какую ещё формулу?!

И мне все девочки пишут эту формулу... Сидит преподаватель, который смотрит на всё это большими глазами (Аркадий делает характерный жест):

–Ай! – он отвернулся и уже не смотрел. Девочки мне все написали, и говорят:
– Ну, сдавать-то пойдешь?
– Да!
– Только не дыши на нас.

Преподаватель меня выгнал. А я уходя и говорю:  «Девчонки! Мы еще сидим в «Белых ночах».
Ну, и, естественно, продолжение было… А потом я уже абсолютно честно пошёл сдавать русский язык, литературу. И меня приняли. Не потому что я сдал, а потому что «за тебя такие люди просили, что тебе можно не учиться.»

Лёша: Аркадий Михайлович, ну вот что случилось со всеми этими людьми дальше? Где они все сейчас?

Расскажу. Мы дружили много-много лет, уже семьями. Бесспорно, из этой массы кто-то отсеялся, кто-то остался. Вот эти Миша и Гриша, я с ними всю жизнь так и шёл. Одного я, к огромному сожалению, похоронил, а второй уехал в Штаты, и мы долго поддерживали отношения, пока он был жив. Они же намного старше меня были. Потом я пошёл работать на Сокол, в «синагогу».

Алина: Что такое «Сокол»?

В городе была бытовая организация: ремонт швейных машин, зонтов, изготовление ключей, кожгалантерея и так далее. Были маленькие мастерские по городу, и это все был «Сокол». На красной улице под аркой, теперь она называется Галерная, было управление всех бытовых мастерских. Главным инженером там был человек, которого все боялись. Из ста человек там можно было найти двоих татар, пять русских, остальные – свои. И вот я там достаточно долго проработал. Теперь похвастаться можно, потому что поезд уже ушёл: я был одним из лучших людей, которые ремонтировали зонты. Зонты и швейные машины: это было моё. В доме быта у Финляндского вокзала, Финский переулок, дом 4. Там моё еврейское местечко, так случилось.

Алина: Да, и моя бабушка там недалеко жила!
Лёша: Сейчас наверняка выяснится, что они ещё и знакомы.

Ведь кроме всего прочего я постоянно ходил по домам, делал швейные машины, видел разных людей. Знаете, как таксист, который возит людей, только разница в том, что я к ним сам приходил в дом, видел их обстановку, с ними разговаривал. А ведь когда приходит человек, который мо ́нтер, с ним разговаривают немножечко по-другому.

Он нужный человек – обидишь, еще потом много возьмёт. И чего я только не видел, но честно могу сказать, ни разу не натыкался на явный антисемитизм. Более того, если я попадал в какую-то еврейскую семью, знаете, ведь«свои». Настолько были все закомплексованные и жили в своем завуалированном, задрапированном мире, что когда попадает какой-то человек извне такой же, «свой», все расслаблялись, и было очень приятно.

У всех приличных мастеров было 7 заявок в день – у меня было 14. Очень хотелось заработать. Единственное, на меня и больше всех жалоб было. Не потому что плохо сделал, а потому что жаловались: «Он пришел, посидел 15 минут, взял 15 рублей, и всё.  Как же так, за 15 минут люди зарабатывают такие деньги?!». Потом, помню, вызвал меня начальник цеха и говорит:

– Аркаш, ну, посиди хоть полчаса!
– Некогда мне! Когда я буду сидеть!? У меня 14 заявок!

Была очень холодная зима, 80-е годы. Дети даже в школу не ходили, а у меня по закону подлости были заявки на Васильевский остров, вглубь. О машине даже речи не было, и не завести, потому что Жигули…

Лёша: Аккумулятор домой – греть?

Да какой там! А как его, с собой носить, пока работаешь!? Оставишь – ведь замерзнет. Поэтому: у меня была большая сумка (ну, и приличный человек ведь держит с собой инструменты), и весь верстак был у меня в сумке. Тяжё-ё-ёлая. От этого одно плечо у меня до сих пор ниже другого.

И вот с этой сумочкой я еду в автобусе: торчит только нос. Приехал на улицу Кораблестроителей, а дом длинный-длинный. Где выходить!? Дом в три остановки. Я вышел на второй, а оказывается нужно было на третьей. А идти глупо – холодно до безумия. Автобусы тогда ходили не так как сейчас – каждые 10 минут можно было уехать. Жду. Мужик стоит, смотрит. Я думаю, что он смотрит? И тут он говорит:

– Простите, у вас уже с носом ВСЁ!
Я смотрю на него из-под шапки:
– А что видно?
– Ой, спрашиваете!

Наконец, сел, проехал, думаю, сейчас зайду в парадную, согреюсь. А она не отапливается. Лифт не ходит. А у меня 9-ый этаж. Ну куда деваться?! Поднимаюсь, выдохнул, звонок не работает – света нет. Стучу. А двери завешаны, мороз. открывает женщина, вся замерзшая, машинку ей со шкафа даже не снять самой. Входы-выходы одеялами завешены, какая-то одиночная буржуйка еле-еле что-то отапливает, об неё руки немножечко и погрел. Электричества нет, что и чаем даже не напоить, а всю воду кипяченую, что была, несчастная женщина уже выпила. Помог, сделал…

Однажды я попал к ассирийцам. На Петроградской. Там жила семья – Сара, Давид, Наум, представляете?

Лёша: А откуда они взялись в Ленинграде?

Их было, оказывается, очень много тут. Мастерские по чистке обуви были ассирийские, и у них у всех были еврейские имена. И я с ними разговорился. Там была девочка Сара, маму уже не помню как звали, отца Наум. И вот, отец у Гостиного Двора чистил обувь. И он мне и поведал, что все ассирийцы держат чистку обуви. Сейчас её нет уже давно, а тогда был тааакой бизнес!

Алина: В Нью-Йорке до сих пор есть в метро. Там это тоже уже как дань традиции скорее.

А здесь это было на каждом шагу. Стоило это 25 копеек, а если очень грязная, то и 30. А это большие деньги были. Подкладывали такие штучки, чтобы носки не запачкать. Это было классно! Выходили оттуда – все блестело! И делили они это всё, и не враждовали они только с евреями. Ассирийцы и евреи – сапожники. И набойки ставили, и обувь чистили. Хотя евреи мало чистили, в основном всё же ремонт.

И вот был 74-ый год, я пришел первый раз в синагогу. Смотрю, идёт огромная лавина народу! Лавина! По проезжей части. Машины стоят. Люди идут, разговаривают. Я подумал: «Ух, сколько же евреев» несколько испугано.

Подошёл к синагоге… Меня внесли туда! На этом пятачке, на Лермонтовском, огромная масса народу. Войти в синагогу было невозможно. Это был мой первый приход в нашу синагогу, и меня она поразило, сколько было народу. 

Не помню, какой был праздник, честно скажу, я был чужой на этом празднике, потому что я пошёл один, знакомых я там не нашёл.

Лёша: Масштаб общины осознали тогда?

Да-да! Потом, спустя несколько лет мы уже ходили с друзьями регулярно, это уже было нормально.

Лёша: В конце семидесятых?

Да. Народу было также много. На праздниках считалось героизмом пройти до Арон Кодеша, где Тора, и вернуться обратно,то есть пройти насквозь синагогу!

Лёша: То, что вы в синагогу ходили, в жизни вам не мешало? Ведь и на особом учёте люди стояли и прочее, а вы ходили туда запросто так с друзьями?

Я к этому времени уже учился в университете  – совершенно случайно поступил на исторический в ЛГУ: мой товарищ позвал меня в качестве поддержки, за компанию. Я поступил, а он нет. Он русский, Вячеслав Анатольевич Кайдалов. Так вот Аркадий Михайлович Масенжник поступил, а Кайдалов нет. А мы выросли вместе, что уж там может быть… Славка на меня смотрит и говорит:
–Слушай, это ж что ж такое!?
 –Славик, ну в следующем году я за тебя пойду сдавать.

Славка тогда в Герцена пошёл. И я, во-первых, был поражён, что меня приняли в ЛГУ. Отучился год, мне очень нравилось, а потом вот – начал ходить в нашу доблестную синагогу. Меня вызывают, говорят:

– Слушай, ты вот тут на фотографиях.
 – Да, был. Ну и что?
 – Ты комсомолец?
 – Да.
 – Ты вообще понимаешь, куда ты ходишь? Ты нас позоришь. Ещё раз и на выход.

Мне не сказали, что с вещами, но я так понимал, что с вещами.

 Алина: Вы ходили в синагогу, из-за религии или из-за того, что это было местом собраний?

Потому что это был островок свободы! Я абсолютно был далёк от религии. Больше вам скажу по секрету: на втором этаже стояли скамеечки, мы там резали сальце…

Лёша: Ай-ай-ай, ещё и на женском-то этаже!

Да, да! (Все смеются). Мы наливали водку:
– Еврей, иди сюда! Хавер (с ивр. «друг»), иди сюда! Давай!

Я выпивал, значит, эту рюмку, закусывал сальцем. Было такое. Абсолютно был не религиозный человек, но это был островок счастья, островок нашей свободы.

«Почти евреи» или нам нужна новая идеология.

Алина: Что может объединить разобщённых евреев сегодня, создать новую общность, в условиях, когда нет больше угнетения?

То, что сейчас происходит с евреями нашей страны и города, это в общем, то же самое что происходит и в Израиле. Теряется дух патриотизма. Дух Шестидневной войны и всего, что было, он потихоньку сходит на нет.

Лёша: То есть нужен новый заряд какой-то?

Нужна новая идеология, новые подходы. Сегодня в Израиль приехало очень много людей, которые, будем говорить так, «почти евреи». Они не сионисты. Они приехали в Израиль не для того, чтобы поднимать его, а для того чтобы его выжать.

То же самое сегодня происходит и с нашими евреями. Тогда мы поднимали культуру (я говорю мы, потому что я в том числе), мы поднимали национальный образ жизни светского, религиозного, но еврея. А сегодня нечего поднимать: есть школы, детские сады, культурные центры – всё это есть. Сегодня единственное, на мой взгляд, чего не хватает евреям, это не религиозности, это, наверно, объединения по новым творческим, духовным спектрам.

Раньше мы собирались вне зависимости от того, кто чем занимался, кто на что учился – мы были абсолютно одинаковые. А сегодня произошел раскол. Во-первых, материальный. Сегодня, уж извините, с сыном очень богатого человека мы не сядем просто пить кофе, потому что он, пусть и великолепный парень, но мы друг друга не знаем. Мы далеки, он не ходит в те места, куда хожу я, а я не хожу туда, куда ходит он. Ну, так случилось. Если мы будем продолжать сегодня вот такое же разъединение, то нас с еще большей скоростью разъединят и нас не станет, нас расчленят, ассимилируют, а кто не ассимилируется, тот уедет. Поэтому первое, что необходимо сегодня евреям нашего города – это новая духовность, сплоченность.

Лёша: А что это значит – духовность?

У меня крутится в голове, и я выражу чуть позже… Здесь еще можно говорить и о благотворительности. Сейчас абстрактно: если Мирилашвили даёт денег на Хануку в Ледовом Дворце, то это объединяет. Если мы собираемся вместе на какой-то еврейский концерт и туда привозят, как Кобзон в свое время, на самолёте огромное количество артистов, которые выступают в Ледовом, а потом они этом же самолёте вместе увозятся в Москву тоже на Хануку – вот это объединение евреев! Но теперь уже всё только по сословиям. При этом то, что уже подняли не погаснет. Но если такого вот совместного действия не будет – ничего не будет. 

Лёша: Может это то, чего мы и добивались несколько столетий? Свобода быть любым евреем? То есть выбор: хочешь – ассимилируйся, хочешь – будь бизнесменом, хочешь – юристом. Но при этом мы оставили себе как хобби все эти еврейские центры, синагоги: «Ребята, развлекайтесь»?

Но ведь мы уже получили за это однажды. Перед войной немцы считали так: они ходят в синагогу, они там переодеваются, носят шляпу, молятся. Там они евреи. Как только вышли оттуда – стали граждане нашей страны. Что мы за это получили? Мы получили Холокост. Мы оторвались от корней. Мы до сих пор расхлебываем за это.

Если то же самое будет сейчас, то, как Невзоров говорит, «им ещё достанется за то, что они обособленные и считают себя выше». Но тем не менее, пока мы будем обособлены, и будем считать, что мы избраны – мы выживем. Если мы перестанем это делать, то нас уже не будет.  Это, видимо, ответ на вопрос про духовность.

Алина: Я постоянно задумываюсь, почему молодые люди должны помнить о том, что они евреи? В одном из интервью вы сказали так: «Нет ни одного еврея, который не хотел бы знать больше о своих корнях». Для меня в вашей фразе и кроется ответ. Ведь я пытаюсь узнать больше о себе, узнавая о своих корнях и о своей семье. Но вот эта идея сплочения, неужели это действительно и есть «корни»?

Это зов крови. Давайте так. Я иду по кладбищу и читаю фамилии на памятниках. Надпись «ани» – с моим минимальным знанием иврита, я понимаю перевод, это значит «я», иду дальше «Розенбаум» – с моим минимальным знанием идиш я понимаю,что это значит «розовое дерево». Приходит тот самый Розенбаум, который розовое дерево, и я ему: «Братан, я тебя так рад видеть!». И пускай, мы оба понимаем, что это фамильярство, что всё это наиграно, но он понимает, что он пришел на еврейское кладбище, он пришёл к евреям.

Вот эти вот корни еврейства, они у нас внутри и никуда от них не деться. Если мы в себе ищем своих предков – мы так или иначе им подражаем. Смотрите, генетика: я встречаю своего двоюродного брата и замечаю, что он делает бровями… то же самое, как делаю это я! Это генетика, это мы с ним одинаковые. Встречаю племянника, который нам  пятая вода на киселе, блин, ну он такой же! Я с огромным интересом узнавал, что значит моя фамилия. Я знал, что мы из Польши. И эта цепочка от фамилии, от имени, от чувства, от запаха, это и есть цепочка единения с еврейским народом. На полном серьёзе.

Ну смотрите, почему мужчинам как-то принято было жениться именно на еврейках? Гуляй с кем хочешь, но жениться надо именно на еврейке. Почему? Мне задавать этот вопрос родителям было как-то неудобно даже…
Ну, надо, потому что надо. А я для себя потом понял, для чего это надо, живя в этом городе, чтобы я потом не услышал «жидовская рожа».

Очень много моих друзей женаты и были женаты не на еврейках. И чуть что не так, где-то там за углом доносится: «А это мой еврей». И вы знаете как это было обидно слышать? Один мой товарищ сильно любит эту женщину, у них дети, а для неё он всё равно «мой еврей». И ему никуда от этого не деться.

Алина: Почему это обидно?

Мы настолько привыкли к тому, что нас так долго унижали и унижают, что даже мелкое чувство пренебрежения нами вызывает сразу обиду и злость. Это уже генетика.

Между нами я могу сказать: «Ну, ты жидовская рожа», что будет? Это вызовет только смех. Но не дай Б-г, мне кто-то в армии сказал бы такое. Уже постарше это значило – сразу же в морду.

А в армии, кстати, у нас в роте было два еврея: я и Лев Соломонович Фрейлихер – записан как русский. Представляете, да? Он ещё картавил. А ведь на еврея был похож куда более, чем я.

Алина: Армия? Это как раз после университета?

Меня-таки выгнали. (Смех) Со второго курса.

Лёша: За еврейские дела? И совокупность нарушений? 

Да. Я уже, честно говоря, не очень и расстраивался. Так вот пришёл в армию рядовой Масенжник. В стройбат. Ну куда еще? Меня сначала определили в подводную лодку, потом меня определили в танкисты. Из-за моего роста и длинного носа. Нос в дуло, а рост малый, значит, все нормально.

Но туда не взяли. Почему? На комиссии некий офицер поднялся, читает:

– Ме-сенж-ник (ну, переврал фамилию – не важно). Родственники за границей в Израиле. Есть?
– Есть.
– Дааа… Стройбат.

Ну стройбат и стройбат. А что такое рота стройбатовцев: большинство азербайджанцы, часть кронштадтцев и человек 5-10 ленинградцев. И вот  мы стоим: Борька Чердынцев и Лев Соломоныч Фрейлихер. Все про ментов смотрели сериалы, «Улицы разбитых фонарей»?  Там есть такой вечный дежурный по отделению майор Чердынцев – это мой друг, мы с ним с армии вместе служили.

Лёша: Да, ведь его так же и в жизни зовут!

Так откуда он Борис Михалычем стал!? Мы стояли рядом, Аркадий Михалыч значит-с, и актёр, который играл старшего, говорит:
–Борис Михалыч!
–Так я Борис Саныч!
–Всё, неважно, проехали!

Так и родился персонаж. А в армии же иначе было:

– Масенжник! На стройку пойдешь!
– Хорошо.
– Пойдешь на стройку, я сказал!
– Да хорошо!

Я правда пошёл. Целый месяц таскал носилки. Потом мне это надоело. Я подхожу, говорю:

–Товарищ майор! Носилки тяжелые, мне надоело их таскать.
–Ты чё? Обнаглел?!
–Нет, я еврей.

Он на меня смотрел вот такими глазами ( соответствующий жест):
– И что ты хочешь?
– Да ничего не хочу. Нафиг мне эти носилки?

Он не понимал вообще, что происходит. Подошёл главпохоз:

– Сынок, ты кто?
– Еврей.
– Чтобы у нас один еврей и носилки таскал? Нельзя! Идёшь ко мне.
– Хорошо.

Думаю, кто это такой? Потом выяснилось, что он по хозяйству главный. Так я стал командиром хозвзвода. Одновременно с этим мне пригодилось то, что я был сапожником. Я подшивал валенки, вручную, со всеми делами, я их перешил не на одну роту! Сам дратву (прочная просмоленная нитка для шитья обуви, комм. ред.)  делал, сам крючки делал, но шил. Потом зима прошла, и надо же чем-то заниматься. Начальник штаба:
–Масенжник! Зайди.

– Сынок, ты штаны умеешь шить?
– Товарищ майор, я механик.
– Сынок, вот тебе материал, мне выдали, надо мне штаны сшить, брюки военные.

Я вообще этого в жизни никогда не делал! Да еще и с кантом.

– Хорошо, сошьём!

Правда, что я умел, это мерки снимать:

–Товарищ майор, машинка плохо работает, увольнительная нужна.
–Да, конечно.

Я беру этот материал. Увольнительная. Еду в город. Но я же был механиком по швейным машинам. Приезжаю, а там фабрика есть. Снизу звоню главному механику:

–Слушай, у тебя есть такие машины?..(ну, называю марку)
–Да.
–Распечатано?
–Неа! Никто не умеет собирать.

А я эти машины знаю. Мы в Чехию приезжали, обучались им. И так как я знал, что специалистов мало, сунулся на везение, и говорю:

–Слушай, давай договоримся: я тебе делаю эту машину, а ты мне брюки шьёшь.
–Давай!

Я ему сделал эту машину, мне это только в кайф! А он девчонкам  дал побригадно материал, они мне сшили эти военные брюки. Я довольный, главный механик довольный. Возвращаюсь в часть и говорю товарищу майору, что брюки, кстати говоря, готовы.

–Масенжник, классно! Слушай, а у меня там…

И понеслось. И вот тут у меня началась жизнь!

Я сделал проще, я нашёл портного. Он у меня сидел шил, кроил точнее. Он мне кроил, я шел на фабрику, и пока я им ремонтировал машины, они мне шили штаны. Господа офицеры были довольны. Я иногда тоже. Потом я ходил по домам к господам офицерам. Я не знаю как насчет господ офицеров, но жёны были довольны.
(все смеются)

Лёша: Аркадий Михайлович, и как же комвзвода советской армии в логово сионизма попал? Как это, переход-то такой!

После армии, я для начала женился. Был у меня такой эпизод: моя бывшая жена, и ее сестра были двойняшки. Но женился я сначала не поэтому. Хорошая была девочка, симпатичная, работала на Ленфильме киномехаником. Отзывы были хорошие. Там же все свои были в советское время. Ленфильм по тем временам был такой, что вообще Маген Давид можно вешать.

Рядом было кафе, которое было как Сайгон. В очереди за кофе можно было простоять целый день. Потому что один пришёл со съемок, второй… и все стояли! Никто слова не говорил. Я там видел Высоцкого, мы с ним там кофе вместе пили и так далее. И где можно было узнать всё о девушке? В этом кафе.

Всё было отлично, поэтому я женился. Ленфильм дал добро! 

Помните, угоняли самолет? Потом выяснилось, что и она и сестра должны были быть там, и не оказались по совершенной случайности: одна из сестер заболела! И они не полетели. Это их спасло, на самом деле. Одна сестра живет сейчас в Канаде, вторая сестра, моя жена, живёт в Израиле. И когда мы поженились у нас даже двух мнений не было: мы чётко решили, что мы делаем ноги и только в Израиль.

Лёша: Какой шёл год, когда вы поженились и приняли это решение?

В 1987-ом у нас родилась дочь, где-то за год до этого. Почему на еврейке женился? Ещё раз повторюсь. Во-первых, хорошая девочка была, и я не был очень богатым, но я понимал, что я могу заработать, и поэтому мне было без разницы богатая девочка-небогатая. А вот то, что она была хорошенькая, тихая… Как мне ребята говорили: «Ну тебе повезло! Ты же будешь бегать, а она будет тебя ждать!». Я тоже думал поначалу, что это будет так. Вот она, самонадеянность!

Лёша: Еврейская девочка ведь становится еврейской женой!

Да-да! Но мы четко тогда решили, что едем в Израиль. Нам родители купили квартиру: мы стали первыми в очереди на квартиру в ЖСК и хапнули её. У меня уже к этому времени из материальных таких благ: гараж, машина, какие-то деньги. Жене можно было не работать. Я работал в мастерской на Финском переулке. Мог и заработать за выходные 100 рублей, это было обыденно. В будний день заработать 60 – «на сегодня слабовато». Вот так вот скромно жили. Но пахал я с утра до вечера.

Лёша: Как сложилась судьба папы?

Отсидев 12 лет он освободился абсолютно нормальным человеком, на работу устроили. Не было никаких рассказов. Я к нему ездил, я сам видел лагеря, полосатиков. В «Крестах» я у него бывал. За период, пока он сидел, я насмотрелся вот этого всего, и для меня то, что он сидел, стало важной школой: «Туда попадать нельзя!». Каких только людей, ребята, я там видел! Какие тогда были классные аферисты! Они рассказывали: один обманул другого, а потом они на зоне встретились. И они ж там друзьями были.

Лёша: Конечно! Это же уровень! Это ж уважение сразу!

Да! Один был бывший директор Московского колбасного завода. И вот пока он лежал в больнице с аппендицитом, у его жены некий аферист, с большим именем, своровал немножко денег и драгоценностей. Крутой! Мужик-то какой был! Очаровательный: высокий, красавец. Так вот они на зоне встретились. Директор этого завода, как сейчас помню, Владимир Филиппович, старый коммунист… Я его спросил:

–Владимир Филиппович, а как же так?
–Знаешь, Аркаша, никогда взяток не брал, но сломался быстро. Они мне столько приносили, что не мог уже не взять! И я сел.

И вот они там с этим аферистом на вольном поселении встречаются. Сначала в лобовую друг с другом, а потом: «Ай, ну всё уже в прошлом!». Дружба началась.

Алина: Есть что вспомнить и есть о чем поговорить!

Пошёл я как-то покупать «Запорожец» горбатый. Тогда горбатые «Запорожцы» б/ушные продавали в Апрашке… Я пришел на Апрашку с приятелем. И вот мы один посмотрели, второй посмотрели, и тут ко мне подходит аферюга, который там сидел, по статье «мошенничество», и говорит мне:

– «Аркаш, ты что здесь делаешь?
– Да вот, присматриваю…
– Ты куда пришёл? Здесь же ничего хорошего нет. Ты что хочешь?
– Вот хочу «Запорожец»…
– Сколько у тебя денег?

Я ему говорю, что у меня столько-то.

– Так ты же «Москвич» можешь купить.
– Как? Какой тут «Москвич»?
– Так, придешь завтра, я сам подойду.

Прихожу на следующий день, а его нет. Потом приходит:

–Так, пошли…
– Вот эта машина устроит?
– Да
–Давай деньги.

И вот у меня появился Москвич! И больше, говорит, «чтобы ты без меня сюда не ходил».  А ведь когда-то он был директором хозяйственного магазина! Сел и переквалифицировался, значит.

Вот такие вот ребята. Магазин “Берёзка” у Главного Штаба. Директор магазина Миша Заславский. Его бывшая жена – дочка бывшего министра танковой промышленности Котова, тоже еврея, кстати. Она развелась с ним, как только он сел. С Гришкой мы когда-то дружили.

Мой приятель служил в МВД солдатом, им показывали кинохронику, как кого арестовывают, и он приходит ко мне:

– Ты знаешь кого я видел?
– Кого?
– Гришу! Как его в аэропорту в наручниках вели.

Гришка тогда отсидел 8 лет, и вот когда он вернулся, и первый раз, когда он открыл чемоданчик, я видел что такое доллары.

Алина: И вот ради них сидел 8 лет?

Он рассказывал о самолетах, стюардессах, о красивой жизни… Но это все пена, а на самом деле да, он отсидел ради них 8 лет. И до сих пор я вспоминаю, что он вернулся ненадолго, в комнату к маме, в коммунальной квартире. И этот чемоданчик фибровый полный, набитый долларами… Он там потерял здоровье, естественно. Конечно, он там был крутой, ему там выписали жену. Я её потом здесь видел, она с другим мужчиной. Не стоит всё это того, действительно не стоит.

Израиль: пельмени кошерные, пельмени некошерные!

Лёша: Почему вы уехали в Израиль?

Я уехал ради дочки, без всяких там великих идей. В Штатах я не видел продолжения, это большая деревня. Израиль – я ведь всё-таки еврей. Было страшно, но Израиль большая еврейская деревня, уж как-нибудь, но договоримся. Но главное – это дочь. У нас родился ребёнок, а товарищ Крючков (глава КГБ) сказал тогда по телевизору: «Мы не сможем каждой еврейской семье поставить по охраннику».

А у нас дочь. С друзьями мы перезванивались, что мол, если что – то ружьё в окно и будем отстреливаться, но это всё хохмы. Но главное было даже в другом – а что ей дальше? А куда она пойдет учиться? А за кого она замуж выйдет? Я-то состоялся, я научился зарабатывать своими руками, значит, смогу зарабатывать и там. Абсолютно чёткая у меня в голове была доктрина «Если здесь состоялся, значит и там смогу».  Моя мама первой сказала: «Надо ехать». Единственным человеком, который был против, был мой папа.

И вот я приехал в Израиль, один поначалу. Жена здесь с ребенком ещё и со своими родителями, папа после отказа в  79-ом году ехать не хотел. Он пожил при «капитализме» в Белоруссии, и сказал нам: «С капиталистами жить очень тяжело. Но если вы едете – я тоже!»

И вот нам отказали – был страшный момент в жизни. Мы ведь всё распродали в полной уверенности, что сейчас уедем. Надо было как-то зарабатывать, и к слову о еврействе и о том, как зарабатывать, когда ничего нет, когда даже на деньги ничего не купить, я шил вот эти вот большие баулы в клеточку и продавал нашим евреям, которые выезжали. Крутой был! У меня была машинка «Радом» и вот на ней, я покупал тентовую ткань, и шил.

Ребята-евреи помогали:

– Аркаш, ты что делаешь?
– Ну дома сижу.
– Слушай, просьба, я тут хочу съездить отдохнуть. Поработай у меня в мастерской.

Я еду в мастерскую, там работаю. Проходит неделя, получаю деньги. Проходит какое-то время, из другой мастерской звонят:

– Аркаш, ты что делаешь?
– Сижу дома.
– Поработай за меня, я хочу в Москву съездить.

Потом я выясняю, что никто никуда не ездил, никто не отдыхал, просто мне давали возможность, чтобы я заработал деньги. Вот эти вот отношения, они и являются самым главным, они являются нашей духовностью. Душевной близостью друг к другу. Я ездил, и ко мне ездили, помогали машинки делать, так же, как я вытаскивал ребят, которых я многих научил и зонтики делать, и помогал, насколько это возможно. Вот этот вот кооператив вытаскивания друг друга за шкирку он и дал нам возможность потом сплотиться. Если этого не будет — ничего не будет. Сейчас это разрозненно всё.

И вот я приехал в Израиль, и пошёл в ульпан. Утром я в шесть вставал, ехал в рабочую зону, работал. Я перебирал в пакетики и взвешивал детальки для орошения. Потом меня привозили, я прибегал домой под душ, от сель бегом в ульпан на второй урок, еще один урок я спал, потому что спать хотелось. Потом под конец ребята меня будили. Потом я шел обратно через рынок, который закрывался. Очень кушать всегда хотелось. И вот так каждый день. На рынке я наткнулся на одного торговца, который торговал печеньем, и я увидел что-то до боли знакомое. Оно выглядело как Александровское:

– Кама зе оле? Сколько?
– Столько!
– Ой-йой!
– Скидка, мицва, бери!

Он мне отдавал за 2 шекеля огромный мешок. Там колотые печенья были. У нас продают это как нормальные. А там..Я приходил домой с этим мешком, разогревал чай, кофе…Крутой был, как в детстве, ну!

Кстати, устраивался на работу — это был анекдот. Со мной ходил приятель, вот лёшиного роста, и я, представляете, да? И вот мы с ним заходим в мастерскую по ремонту велосипедов, швейных машин и так далее. Приятель говорил по-английски. У меня английский, который я забыл и не знал, а иврита я еще тогда и не помнил. Он меня заставил выучить несколько слов:“Ани мэхандэсэт мэханот тфера” — «Я механик по швейным машинам»

Алина: Всё, что надо! Остальное можно сказать руками. 

Я приходил и говорил это, а они мне и дают швейную машину. Я ее сделал, и мне сказали: «Окей, будешь ходить по домам». Мой работодатель звонил и договаривался, что я приду, и рисовал мне как найти адрес.

Как-то я прихожу к одной даме, а я ведь абсолютно не религиозный был, а у нее обычная ножная швейная машинка. Всё ничего, сделал, а она шить не умеет, у нее ноги не ходят, чтобы педали крутить, не умеет! Что я делаю: я залезаю под швейную машинку, беру ее ноги, начинаю жать, показываю, и у нее пошло! Она довольная, смеется!

Дальше картина нежданная. Заходит мужик. В шляпе и с бородой!
Я сижу под машинкой и дёргаю ногами его жену! (всеобщий смех)

Лёша: Это анекдот, да! 

Я вылезаю из-под машинки, и надо было видеть его лицо! 

Лёша: И чем все кончилось? Вас впервые побили в Израиле?

 Закончилось это смехом. Он спрашивает: «Кто это?»

 Леша: Ани мэхандэсэт механот тфера… (Смех)

Он звонит хозяину мастерской, тот ему объясняет чего как. Этот мужик начинает смеятся, ворчит на свою жену: она религиозная, я не имел права дотрагиваться до нее, а я там ногами кручу! В общем, мы потом сели, пили кофе, болтали, насколько это было возможно. Он оказался из Румынии, когда-то.

Что-то там даже по-русски несколько слов знал: “Хорошо”, “Горбачёв” и так далее. А потом он меня спрашивает: «Сколько он тебе платит?». Я пишу ему эту цифру – у него огромные глаза! Грубо говоря, у него брали 50 шекелей, а мне давали 5. Он звонит начальнику, и тут я почувствовал, что я в родной стихии! Там такой как будто бы русский мат со всеми вытекающими!

Лёша: Продолжили работать с ним потом?

Еще да, и он мне уже платил 15 шекелей, для меня тогда более чем. Я еще где-то месяц, наверное, бегал, было классно.

Лёша: Когда же вы перевезли семью?

 Потом я поехал в Кирьят-Шмона, потому что не было больше жилья по программе Амидар. Я поехал в Кирьят-Шмону, так как там для всех квартиры: мама, родители, жена и ребенок. Я всех жилищно  устроил и начал искать себе там уже нормальную работу. К огромному сожалению, нормальной работы там не было – я работал у китайцев механиком.

Алина: Китайцы в Израиле?

Да, это классно. Потом я там познакомился с человеком, который был такой шустрый, оптометрист. И он предложил мне:

– Давай откроем магазин? Давай откроем ресторан?
– Давай. Денег только нет.
– Значит так, я нахожу квартиру (а это те времена, моя первая крупная афера!), мы договариваемся, что она стоит 300 тысяч, на самом деле она стоит 150. Оставшиеся 150 тысяч ты берёшь у хозяина наличкой.

У нас появились деньги. Я купил амидаровскую квартиру. И мне еще разрешили жить в старой, просто кайф. И мы открыли сначала мясной магазин. Некошерный магазин.

Лёша: Свинина продавалась там?

Да-да. Большое количество русских, которые начали приезжать. Родное же! Единственное, что я путался: сегодня эта «Московская», завтра эта «Московская», для меня они все были на один вкус. Потом, когда мы поднялись, добавили соседнее помещение, я говорю: «Давай ресторан откроем?», и мы открыли с ним ресторан.

Лёша: Какой это был год уже?

Это был 89-91-ый.

Мы начали подниматься, и очень хорошо на самом деле.

Праздник 9 мая, русских очень много вокруг. Для меня этот праздник очень важен, как для нас для всех – это праздник. Что я делаю: пускаю сарафанное радио о том, что все участники войны – бесплатно вечером в ресторане, будет водка, будут блины и так далее. Конечно, мы делали самое дешевое, ну что там блины, водка… не обеднели бы. И смотрю, приходит один скромно. У меня певец был, он пел «День Победы», конечно. Второй приходит с женой, с орденами и медалями… Ребята, у меня аж слёзы на глазах были. И вот они потихоньку все пошли.

Знаете, мы не в центре были, мы были на окраине, им еще же дойти было нужно. И вот ветераны пришли и заполнили зал. Честно вам скажу, мне было настолько…Это перевернуло моё сознание. Здесь, в Израиле, пришли люди, которые воевали, с орденами, медалями… А тогда для израильтян 9-ое мая было никакое, а здесь они впервые почувствовали, что у них праздник. Это было видно.

Ну какие тут блины?! Там уже: «Ребят, давайте стейки».

А теперь было самое главное. Вдруг, для меня это было неожиданно, пришло второе поколение тех израильтян, которые даже не говорят по-русски, к нам в ресторан, потому что пришли русские, которые воевали. Они пришли, они заказывали и оплачивали практически все эти обеды. Потом один из них, грузинский еврей, подошёл ко мне:

– Аркаш, все нормально? Ты не в убытке?
– Да нет.
–Там, если что, ты скажи – мы скинемся.

Понимаете? Они мне потом говорили: «Мы, когда узнали, что ты сделал, сначала не понимали». Но потом один из них пришёл к своему отцу и на иврите рассказал что там русские сделали, реакция была:

–Где это!? Я пойду!
–Что? Зачем пойдешь?
–Ты что!? Это же 9-ое мая!

И это люди, которые родились там, которые по-русски не говорят. В его сознании было, что это его долг – прийти к этим людям и отдать им этот долг. И они пошли все. У меня зал был весь забит. Певун уже пел «Морячку», а там уже понеслось! «Гуляем!»

Но, потом настали тяжелые времена у ресторана.

Чтобы как-то выживать я пошел мыть автобусы. На Тахана Мерказит, автобусной станции, бригада — три человека. Один всем заправляет, двое моют. Я тогда еще был без очков, меня поставили бригадиром. Был один мароканец, один негр. Тогда их много приехало, папуасов-эфиопов. Один эфиоп был высоченный, здоровый парень… “Я был лейтенантом в армии” — заявил мне. Знаете как он у меня драил?…

Зима, Израиль, идёт дождь, холодно. Они у меня сидят в каморке, греются. А автобус должны убрать и заправить очень быстро — за 10 минут. Он должен быть идеально чистым.

Приходит автобус. Я спрашиваю – почему вы не идете работать? Ааа, ах вы…
Тут из меня поливается наш родной до боли знакомый русский мат. И этот бывший лейтенант эфиопской армии как зайчик прыгает, испуганным взором смотрит на меня и бежит мыть. Мароконец качает головой — “Аркадий, ани амер зэ! Я же ему говорил!” Иди-иди уже…

Или приходит автобус. Водитель уходит. В салоне чья-то сумка с деньгами. Я кричу вслед — “Рег рега, кесев зэ!”. Он делает вид, что не слышит, уходит. Это потом до меня доходило, что это проверка — можно мне доверять деньги или нельзя, на вшивость.

Ребята моют, я заправляю, потом прохожу по автобусу, проверяю. Мало ли что там. Чего мы только в автобусах не находили деньги, ножи… я нашёл ружо.

Лёша:  Ружьё?
Да, ружо. Смотрю на заднем сиденье лежит. Я сначала даже не понял. Смотрю — ружо. Беру его в руки… И думаю в этот момент, а что же с ним делать? Я же понимаю, что это солдатик ехал. Заснул и забыл. И если я его сейчас кому-то отдам – это же будет… 

Я его значит прячу в каморке. С пуганной рожей бежит мужик — Эйфо Аркадий? — Я.
–Это мой сын ехал в автобусе, он заснул. На выходные, домой…
Я ему говорю:
– «Иди сюда, забирай.
–Кос кафе? Стакан кофе?»
Я на него смотрю — “Какой кофе! Не надо, я на работе…”
Это вот Израиль.

Мыл я автобусы, заправлял на работе. После этого бежал в ресторан, считать кассу. Для того, чтобы все зарабатывали, чаевые складывались в отдельную посуду и делились на всех. Ну, кроме меня. Чтобы никому не было обидно. Почему официант должен заработать, а повар нет? И мои абсолютно не крысятничали. Дальше я решил делать пельмени. Пельмени кошерные, пельмени не кошерные.

Лёша: Как так? Одной кухней?

Ай! (машет рукой, все смеются). Ло кошер. Ну проще: одни со свининой, другие с бараниной. Ко мне этот грузин приходил и спрашивает:

–»Какие тут со свининой? Эти — мне. А с бараниной — это жене, она у меня соблюдает.»

Нигде до этого в Израиле не делали пельменей. Мы начали работать и на этих пельменях выжили. Я их продавать стал уже другим конторам.

Сижу как-то вечером – народу нет, никого. Вдруг, смотрю, едет белый мерседес, красивый. Сидит рядом официант и спрашивает:

– Аркаш, к нам?
– Не, мимо проедет. К нам такие не ездят. К нам пешком ходят.

А он едет прямо. Останавливается — интересно. Ну мы сидим, выходит парень:

–А где здесь русский ресторан?
–Ну вот, уже нашел.
–Отлично!

Идет обратно, вываливается из машины компания, к нам прямиком. В компании девушка, так подозрительно на меня смотрит. Ну а у меня, естественно, нос кверху – на меня смотрит молоденькая девочка… Потом она подходит ко мне и говорит:

– Слушайте, а вы не работали в мастерской, вы кнопки не ставили?!
– Да, я…
– А помните меня, года полтора назад, я приходила? Уже поздно было, всё закрыто, а вы мне на платье ставили кнопки…
– Ну что-то такое было.
— Вот это я. Приехала сюда.

И теперь на мерседесе. Вот такие вот случаи.

 Лёша:  Почему вы вернулись? Как это вышло?

 Началась война. Закрылись все увеселительные заведения.

 Лёша: Химическое оружие, требования безопасности, вот это всё?

Да. А у меня продукты питания и колбаса, которая должна быть продана. А у меня чеки. Пришлось делать выездную торговлю на рабочую зону. Брали там товар, но не охотно. Втихаря, конечно, там и по субботам на заводах работали, закрывая двери. Всё нормально, это Израиль.

Но я чувствую, что я попадаю в яму — долги растут. И пришлось закрыться. Мой приятель, который вернулся тогда в Россию, в Выборг, периодически мне позванивал – он там где-то пристроился:

– Аркаш, вот хожу по Выборгу, смотрю… Денег здесь – под ногами. Но поднять не могу. Приезжай, давай посмотрим, чего мы можем?

И вот приперло – я закрылся. Честно говоря с долгами, всё равно остались долги. Нужно ведь было ремонт делать после закрытия – восстановить помещение как было. Что-то мне простили поставщики – «Ай, русский, ладно уж!». Но уже простили так, что второй раз к ним было не прийти, это я понимал.

И я подумал – а не приехать ли мне сюда? И я приехал. А у меня ни кола, ни двора, ничего нет. Приехал к маминой сестре, переночевал, поехал в Выборг — искать. По тому адресу, который дали – никто не открывает. По телефону – никто не отвечает. Я целый день прошляндрал по этому Выборгу… Иду обратно.

Прохожу мимо двора, смотрю, два парня машину чью-то разглядывают. Я смотрю – а это Вовка! Картина «Не ждали». Я остаюсь в Выборге. Там мы решили открыть бензоколонку.

Алина: Анализировали или спонтанно?

Собрали всех друзей – посмотреть, что кто есть. Были интересные люди. Потом мы поехали в Финляндию, там покупаем бэ/ушную бензоколонку. Ребята, те времена – это же 90-е годы. Устанавливаем за счёт солдатиков… Ну и пошло. У нас постоянные поставки с нефтебазы. У государственных заправок нет бензина –  у нас очередь за бензином… Мы начали дышать полной грудью. Например, я говорю:

–Вовка, не хочется мне в Выборге квартиру покупать.
–А давай дом построим!
–Ну если дом — то ладно…

А ведь прошёл лишь месяц-полтора. Потом жизнь снова начала меняться и я поехал в Петербург. Уехал снова в никуда, но были какие-то деньги…

Община. «А мы вот тут… евреи»

Лёша: К чему вы приехали?

Пришёл в синагогу, по старой памяти и встретил Рому Рабаева, которого я знал еще до того. Сейчас он раввин сефардской общины. И Ромка говорит:

– Аркаш, ты чем занимаешься?
– Пока ничем.
– Давай ко мне.
– А что у тебя?
– А мы вот… евреи.

Так я попал в синагогу снова. Для меня это было довольно необычно. Чем занимались? Войной. Каждый искал свой приоритет. Я был на Роминой стороне, у нас была команда — это были 1990-е годы.

Лёша: А с кем воевали, с заезжими?

Приезжает раввин Певзнер, 92-ой год. Молодой парень с грустными глазами, не говорящий по-русски. Застенчивый, не знающий как и что. А ведь его пригласила наша община. Левитис — раввин, который здесь был — неожиданно уезжает в неизвестном направлении.

 Лёша: Но община пригласила его за свои деньги? Интересное начало.

 Он приехал поднимать Хабад и поднимать нашу общину. Нужно отдать ему должное – он очень демократично поступил, он очень неглупый человек. Он не стал силой делать Хабадскую общину. Он уравновесил старых и новых, их пришло очень много. Войны были, сплетни, чего только не было. Я ушёл от Ромы. Но получилось так, что я ушел от одного, но не пришел к другому. И я уже тогда сам по себе создал общину “Русскоязычных евреев Санкт-Петербурга”.

Лёша:  То есть вы создали свою организацию? Где это было?

 Не только организацию, общину. Шаббаты, молитвы, всё это было в венчальном зале синагоги. Я чувствую, что становлюсь значимым. Община своя, я председатель общины, но… Это ведь никому не нужно – ни Певзнеру, ни Грубаргу. Но! Тут приезжает Костя Мирилашвили. Мы проговорили очень долго. Костя говорит — “Вот мы сейчас разговариваем, а если у нас за дверью никого нет, то с кем мы разговариваем? А если там есть люди — то почему мы разговариваем?”

Открыли дверь – а там полно народу. Он очень мудро рассудил — “Люди пришли молиться –  по-русски ли, на иврите ли… Аркаше — дайте ключи от зала и от всего. Имеет право.”
И мы поняли, что лучше нам не воевать. Если ты не можешь победить — возглавь. Что и сделал Певзнер — он возглавил. Он мне предложил магазин, который у нас был в синагоге. А я не стал сопротивляться.

Потом начались ремонты синагоги и переселения. Я выбил помещение под магазин, где сейчас “Кошер”. И вот так начал работать магазин. И всё было очень успешно. Я делал шхиту на кур, поставлял шхиту.

 Лёша: То есть по сути ваша община переехала в магазин?

Ага. Позже Голда сделала один в один магазин на Союзе Печатников, как у меня был. Там сначала больница была, где сейчас ешива. Помню, договаривался с главврачом об аренде. А теперь у ешивы целое здание.

 Лёша: Сейчас я слышал, что проблемы в Питере со шхетой, что нужно всё завозить?

Да, возим из Москвы. И тогда не было, но я находил шойхета, Певзнер его одабривал. Это бешеных денег стоило. Это всё в 90-е. И на самом деле потом я сломался на том, что я почувствовал себя крутым и начал забивать коров… 4 коровы, шойхет из Москвы, которого я полностью оплачивал. И все 4 коровы некошерные.

Алина: Это подсунули?

Нет. Когда их резал шойхет, у одной в мочевом пузыре нашли гвоздь, у другой что-то там лопнуло при надувании – все они оказались некошерными.

Лёша: Вы это восприняли как сигнал или как что?

Как финиш. Чувствую — попал. И тут — появляется Миша Твердовский. По Загородному проспекту были магазины по продаже звукозаписывающей, фототехники — это все магазины его. Кстати, это кафе — Бекицер — тоже на территории Твердовского.

Алина: Я знаю, там магазин техники был?

Да, и Миша Твердовский захотел стать очень религиозным, захотел быть нужным и так плавно я ему отдал магазин.

Алина: Получается, вы вернулись сюда, а семья осталась в Израиле?

Да, дочка там, а мама вернулась. Будете смеяться, купил комнату на Саперном переулке, в которой мы когда-то жили с папой и с мамой.

 Лёша: Вот такая Ленинградская история, которая вернулась сама к себе.

Да, вернулось на круги своя. Я начал все сначала. Меня мой бывший ученик пригласил быть зам.генерального. Занимались ремонтом, открывали мастерские по городу.

Лёша: Подождите, но в 1990-е поменялась вот эта атмосфера между людьми, которую вы описывали, связи вот эти, поддержка? Что изменилось?

Изменилось в первую очередь поколение. Пришло новое. Те старики, которые были – они ушли. Знаете, как когда новый русский приходит к старому еврею и говорит “Папа, дай денег?”. Вот эти новые русские — это дети действительно тех людей. Но остались некоторые цеховики. Они шили из кальсон бусера, футболки, красили их, писали “Санкт-Петербург” и так далее. Сегодня иногда вижу тех цеховиков, которые гордо сейчас что-то говорят по телевизору. Это те, которые поднялись тогда.

Как я оказался на кладбище.

Лёша: Аркадий Михайлович, расскажите, как вы оказались на кладбище? (все смеются). Я слышал, это целая история.

История такая. Я дружил с Яном Григорьевичем Фляшником – это человек, который занимался отпеванием. Как-то мы были с ним на нашем кладбище и увидели большое количество крестов. Ян и говорит: «Надо писать».  «Янкель, да не писать надо! Надо ехать в Смольный». Мы с ним приехали в ЗакС, записались на приём, нас пускают. Сидит там тётка, она отвечает за ритуальные услуги. Мы на неё наехали. Она сидит – смотрит на меня, как на врага народа. Единственное, что не сказала “жидовская рожа”. Ну и поехало.
Звонит девушка и говорит:
– «Я от президента ассоциации ритуальных услуг…
–И что ему нужно?
– Не могли бы вы подойти к Валерию Борисовичу, для того, чтобы с ним поговорить?»

Неплохо было бы для начала узнать, кто такой Валерий Борисович. Ну ладно. Организовали мы встречу руководства синагоги с ним. Приехали два самых важных человека по ритуалке.

Лёша: Когда это было?

Это было 12 лет тому назад — начало 2005 года. Я постоял на встрече, послушал. Вышел, походил по холлу. Думаю – ну его, надо сваливать. Потом открывается дверь, все выходят – глава общины мне говорит: «Аркаш, просьба – устрой нам экскурсию по синагоге? Ну надо!». Я помогал в свое время ремонт делать в синагоге – поэтому имел, что рассказать. Валерий Борисович – президент ассоциации ритуальных услуг тогда и говорит коллеге – «Евгений Иванович, у меня вот есть предложение – предложим должность директора Еврейского Кладбища Аркадию Михайловичу». Евгений Иванович – маленький, толстенький, смотрит на меня испуганными глазками, а я испуганно смотрю на Валерия Борисовича. Я говорю:

– Валерий Борисович, у вас в родне евреев не было?
– Наверно нет.
– Странно как, ведь еврейский ход.
– Ну вы подумайте, Аркадий Михайлович.

Ну а что мне было думать – в тот момент я был без работы и без денег. Но ведь я абсолютно не понимаю, что это такое. Одно дело – прийти на могилку к своим близким, а другое дело – хозяйственная деятельность кладбища. Спустя несколько недель мне звонит тот же очаровательный голос секретарши, называет адрес. Приезжаю, иду по магазину ритуальных услуг, там венки вокруг. Я хожу туда-сюда – вдруг выясняется, что у них совещание, а меня на нём нет. Ну я же не знал, что у них… два помещения. Захожу в зал – сидят как 12 апостолов. “Здравствуйте…”.
Ну я с разными людьми дело имел – а тут сидят похоронщики. Такие ребята…

– Ну что, хочу вам представить… (смотрит на меня — Да? — Да.)
– Нового директора еврейского кладбища…

Лёша: Добро пожаловать!

Ну а ведь с этим мне на следующий день нужно было приехать на работу. На следующий день приезжаю:

– Ребят, я теперь директор кладбища.
– Чиво?

– Ну да.
Теперь вопрос  — а как жить дальше, дорогая редакция?

Лёша: Ну вот с коллективом вам не привыкать – марроканцев же построили?

Ну с мароканцами я знал что делать – а тут я же не знал. Всё новое. Насколько копают? Что? Куда? Сколько где берут? Ноль знаний. Денег нет, где их брать?!

Лёша: А история с железной дорогой уже тогда была или до назначения? Вы же боролись, чтобы кладбище не раскатали под железку?

Да. Это было еще до этого, давно. Очень много железная дорога, не будем говорить «снесла», но подретушировала, затронула бульдозером. С железной дорогой такая история. Прихожу я туда – ноябрь, потом декабрь был такой холодный – аж жутко… И начали мы ставить забор вдоль железной дороги. Прибегают ребята, кто-то с железной дороги, кто-то явно не с железной, а с большой дороги… И начинают на меня катить бочку:
–Ты что делаешь, ты знаешь что ты делаешь? Там кабель проходит!
–Ну а где ваш главный инженер?

Прибегает инженер:

– О! А я тебя помню!
– Слушай, где у тебя кабель проходит?
– А я не знаю.
– Слушай, а если мы поставим, заденем?..

В общем поставили мы там забор. И получилось наше кладбище 27 гектар. Потом ближе к лету приехала Валентина Матвиенко. Она дружила с Ильёй Клебановым, приехала на похороны его мамы. Я говорю: Валентина Ивановна, помогите нам. Видите какой у нас забор –  про него уже даже Бродский пишет, что у нас такой забор. Она говорит – «А что у евреев денег нет?» Я говорю: «Валентина Ивановна, ну где вы видели богатых евреев?» (все смеются)

Она посмеялась и говорит: «Ну ладно, помогу.» В итоге, с подачи Валентины Ивановны были выделены деньги на строительство этого забора. Но деньги выдали в конце года, в ноябре, а к январю уже нужно было отчитаться по тендеру – вот так это всё работает. Что делать?

Я приезжаю в ГУП “Ритуальные услуги”, собираю всех кого мог прямо там, на лесенке. Кто-то одним мне помог организаторски, кто-то другим. Все помогли с этим забором. Глава ритуальных услуг тогда сказал – «Я, конечно, знал, что у нас есть евреи… Но чтобы столько!»

Лёша: Всё успели сделать?

Мы успели до 1 января поставить забор, да ещё за два месяца заасфальтировали все дорожки на кладбище. Сегодня у нас на кладбище есть указатели от еврейской организации – «Еврознак». К сожалению, её бывший хозяин уже лежит у меня. И мы вдруг стали цивилизованными – во-первых, у нас появились указатели, во-вторых дорожки, в-третьих забор. Хожу по кладбищу и показываю с айпадом, где кто лежит.

Лёша: Очень прогрессивно для кладбища, немногие в мире могут таким похвастаться!

Да, на днях вот приезжают люди с Израиля:

– Вы нам не поможете, мы ищем могилку… Но мы не знаем где она.
– Ну фамилию хотя бы знаете?
– Да! Знаете, это Аарон, это сын того… – я достаю айпад, кладу на машину.
– Не-не, не надо, вы же поцарапаете!
– Это моя машина, — набираю в айпаде фамилию — участок 1-3, вот там налево.
– И где это? Таки вы нам покажите!
– Ну я вам показал участок, а могилу вы найдёте сами, могу на фотографии показать, как она выглядит.
– Слушайте, ну что это за обслуживание?!!

(все смеются)

Лёша: Как вы относитесь к покемонам? Ведь сейчас целая история с покемонами. Синагога, например, организовала целую пиар-кампанию на них.

Молодцы, они умницы! Так и надо.

Лёша: Но ведь и еврейское кладбище стало местом культурным. Туда можно и на экскурсию сходить… И вот возникает вопрос – чему там место, а чему там не место?

Вообще, кладбище – это не место, где нужно только плакать. Я не говорю, что это место, в котором можно танцевать и выпивать. Это ни в одной конфессии не приветствуется. Но это место для общения с душами людей, которые там лежат. И они вовсе не обязательно хотели, чтобы мы грустили. А может, они хотели чтобы мы с лёгким сердцем вспоминали о них? Поэтому экскурсии по нашему кладбищу – это ступенька нашей духовности. Это история нашего питерского еврейства.

Алина: Вопрос от моей бабушки – имеются ли архивы и данные, на основе которых можно сделать выводы, сколько, например, было еврейских ремесленников, чем занимались люди…

Конечно, у нас там и герои советского союза есть! Но, дело даже не в героях, а в людях и судьбах. Я отдал все свои данные Мойше Трескунову, и так родился сайт кладбища. В свое время я хотел сделать не только поиск могил, но и биографическую справку о людях — кем они были, чем занимались, сколько было адвокатов, сколько было рабочих. Ведь посмотрите, у нас было очень много разных общин  – были общины шорников. Это люди, которые делали повозки и кожаную оснастку для лошадей. Были солдаты и прочие. У каждой из них был свой человек, этакий хахам  – ведущий церемоний. И таких общин и людей было много, вокруг синагог.

Мне стыдно признаться, но у меня было шесть кладбищенских книг с 1890-го года и до 1992-го года. Приехала женщина, умоляла меня дать ей исследовать книги, кому-то показать. Я ей доверил на два дня и она пропала. Все мои книги… Я так понимаю, больше ко мне не вернутся. Точно такие же книги есть у Мойше Трескунова, у него-то они не пропадут. Вообще в этом деле много ограничений разных. Например, если сделана фотография старой могилы  – то ее снести уже никому нельзя. Поэтому не всегда разные ведомства разрешают фотографировать кладбища. Но раз в год в Москве происходит сбор ритуальщиков и наше кладбище неоднократно хвалили.

Лёша: Поиск у нас действительно на уровне, очень прогрессивный.

Я бы еще сделал электронный навигатор по кладбищу, например, с поиском по фамилии. Вот у нас еврейское приложение Jevents уже есть, может когда-то будет и навигатор по кладбищу.

Алина: у моей бабушки просьба – поставить на аллеях скамеечки, чтобы можно было отдохнуть. Ну или разрешить пропускать машины с пожилыми людьми на территорию?

У нас стоят скамейки около центрального входа и там даже караси плавают. Но сами дорожки – узкие и машина, которая вывозит мусор  – не пройдет. Машины с инвалидами мы пропускаем без вопросов. Ну и вообще  – можно всегда обратиться и мы решим вопрос. Но, если разрешить всем  – будет проблема. Зимой не разрешаем никому  – машины скатываются в канаву, наш трактор не вытащит, он у нас китайский. И паркуются все обязательно на дорожку. Поэтому не надо разрешать всем.

Алина: Что удалось сделать за эти годы?

Хочется сказать, что я очень горд. Без скромности, за эти 10 лет удалось сделать многое для кладбища. С 2005 года наше кладбище официально еврейское. Это было первое, что я сделал на посту директора  – написал письмо с просьбой переименовать Преображенское кладбище в “Еврейское кладбище Санкт-Петербурга”. Единственный, кто пишет, что Еврейское кладбище – Преображенское  – это наша Большая Хоральная синагога. А у нас на входе написано «Еврейское кладбище Петербурга. Часы приёма.» (смеётся)

Ведь до какого-то момента «Кладбище жертв 9-го января» и «Преображенское» были единым и оба они назывались Преображенским в честь церкви, которая там была. Но после того, как господин Поляков, среди прочих, построил железную дорогу, она разделила кладбище на двое. Это уже потом железная дорога стала Октябрьской.

Лёша: С чего вообще началось еврейское кладбище?

Наше кладбище родилось в 1875 году после того как еврейская община и Барон Гинцбург попросила Александра II выделить место под захоронение. Евреев было много. И выдали место под иноверческое кладбище. Но хоронили там разных представителей “иноверцев” — и караимы, и католики и лютеране, кого там только не было. Оно было для бедных. Что сделали евреи, чтобы изменить статус кладбища? Сказали так: мы ничего менять не будем, но пусть все платят деньги за захоронение:
– Ребята, какие деньги, давайте-ка мы в другом месте бесплатно похороним?
– Ну пожалуйста.

А за бедных евреев платили богатые – община помогала. И вот так потихонечку, кладбище стало еврейским. Но по еврейской традиции кладбище становится еврейским в тот момент, когда на нем хоронят людей, погибших одновременно.

Лёша: Что это значит, то есть одномоментно? В результате чего-либо?

Да. В 1895 году на химическом заводе произошел взрыв и погибли работники Мошка и Берка. Их так и похоронили вдвоем, сделали памятники как скрижали. Судьба народа неразрывна.

Алина: Это первый пункт экскурсии по кладбищу?

Нет, я начинаю не с этого. Я начинаю с дома омовения. Он был построен в 1889 году, деревянным и потом оно сгорело. Тогда евреи скинулись и построили красный домик — “домик раввина” так называемый. В нем располагалась Хеврат Хадиша – похоронное братство. В советское время там был аквариумный завод. В 1912 году открыли каменное здание дома омовения. Было такое величайшее событие для общины — даже выпустили открытки. Туда съехалась вся знать — и еврейская и нееврейская. Строили архитекторы Шапошников и Гирвиц… Кстати, его сын и внук участвуют в реставрации. После открытия дом омовения перестал гореть, но дважды горел купол. С 1912 года здание ни разу не реставрировали. Начали только недавно — с легкой руки Абрамовича – он первый дал денег – началась реставрация. Сейчас на реставрацию денег добавил и губернатор, идёт вторая часть реставрации дома омовения. Но реставрация идет долго. Так долго, что я надеюсь, что когда меня привезут на кладбище по делу — хоть одним глазом увидеть отреставрированный дом омовения. Здание к кладбищу не относится, оно принадлежит синагоге.

Алина: Мне кажется, это очень здорово, потому что здание в мавританском стиле, как и синагога.

Да, есть идея восстановить всё, как было раньше – и деревья и территория. Есть другая проблема у кладбища – у нас одни ворота. Раньше, как положено, было двое ворот – в одни входит, в другие должен выходить.

Лёша: А что вы, как сосед, думаете о многоэтажном жилье, которое там возвели?

Ну во-первых, хозяин который строит – еврей. Во-вторых, они перед тем как строить, поехали в синагогу и им там сказали – стройте. Но, улица, которую там строят, будет носить имя Антокольского. В-третьих, они делают там благоустройство со своей стороны, разобрались с водой, с ручьями. Они нам помогли решить ряд вопросов, которые не могли решить соседи вокруг – заводы “Антисептик”, “Звезда”…

Лёша: Каким бы вы хотели видеть кладбище через 120 лет?

Честно скажу, не хотел бы я его видеть через 120 лет. К сожалению для нас, оно будет с крестами. Там будет очень много красивых памятников, но за ними не будет истории. Я сегодня вижу, что внуки-правнуки не приходят, за могилами не ухаживают. Очень много бесхозных могил. Пока держится готический склеп на входе. Но вот скоро встанет вопрос – дать развалиться этому склепу или его восстанавливать? А на какие деньги?

Лёша: как вы думаете, кто должен восстанавливать склеп?

Государство. Община не может. Во-первых, нужно отдать должное — община тянет на себе огромный воз — школы, детские сады, общинные центры и тому подобное. На все это нужны деньги. Поэтому восстанавливать такие памятники может только государство. На упомянутые стенды мы сами собирали деньги. Но реально дают денег очень мало. Люди не верят, что эти деньги пойдут действительно на дело.

Алина: а какой сейчас есть способ пожертвовать?

Есть сайт кладбища, там можно пожертвовать.

Лёша: Этический вопрос, Аркадий Михайлович.  Вот я выбирая между тем, чтобы пожертвовать на сайте JEFS (еврейский благотворительный фонд) и на кладбище, выберу помощь живым людям. Как с этим быть?

А я согласен и готов ответить. Я ни разу просто так не объявлял о просьбе собрать деньги. Я считаю, что мы как кладбище, должны это делать максимально сами и никаких попутных сторонних денег на содержание у нас быть не может. А вот на отдельные акты и случаи, которые мы должны сделать, имеет смысл собирать – только тогда я прошу. И я всегда знаю, сколько это стоит и когда это будет сделано.

Лёша: Классический вопрос. Кто такой русский еврей?

Я мог бы сказать, что это я. Но я этого не скажу. Что нет-то, когда да? (смеётся).

Я думаю, что это мы с вами. К огромному сожалению это есть так, но к огромному счастью, что это есть здесь и сейчас. К сожалению – вы же понимаете, Германия всех нас объединила, в таком случае не выбирают кто есть кто.

А то, что мы здесь и сейчас – это слава б-гу, у нас здесь и сейчас есть «Бекицер» или «Бекицор». Прямо как «никеев» и «никева» – гулящая женщина на идише и просто женщина на иврите. Счастье, что мы это имеем и это здорово. Раньше, когда люди ехали в автобусе, они говорили шепотом – «Мы едем на Преображенское» – чтобы никто не дай б-г не услышал, что они едут на еврейское кладбище. А теперь люди садятся в автобус и громко говорят «Нам на еврейское, остановите здесь!». Это заслуга тех людей, которые в 80-е и 90-е гг работали, это и Певзнер и Груберг и другие люди – это их заслуга, что мы сегодня не боимся.

У нас на кладбище работает интернациональная команда, из евреев хватает только меня. С другой стороны, один проработал 30 лет на еврейском кладбище, неизвестно, не еврей ли он после этого… Но никому не надо объяснять что такое маца, настолько все стало простым.  Кстати на еврейском кладбище – только один человек с техническим образованием. Остальные – с высшим. (смеётся).

Я однажды работаю, делаю перерыв, пью кофе. Бригадир смотрит и говорит:

– Михалыч, с тобой что-то не то.
– Что не то?
– Не понимаю, но не то. О! А где твоя кипа? — настолько уже все привыкли.

Алина: Как к вам попасть на экскурсию?

Лёша: Да, об экскурсиях Аркадия Михайловича легенды ходят…

Да, по секрету скажу – мне одна дама тут заявила: «Аркадий Михайлович, я хочу своих начальников привезти к вам на кладбище?»..

Это же настоящий анекдот. А вообще нужно просто сказать мне заранее – мы хотим экскурсию такого-то числа. И прийти. Всё.

Лёша: Несколько лет назад вы участвовали в конкурсе Еврейский Стендап с шутками собственного сочинения. Вы тогда говорили, что сочиняете и пишете. Продолжаете это дело?

В меньшей степени, но да. Продолжаю собирать, потому что обойти какие-то юмористические моменты на кладбище – невозможно, потому что там сплошной юмор. Представьте – приходит женщина заказывать памятник.

– «Я хочу, шоби это было вооот, потому шо бил вооот такой человек — растягивает руки в стороны.
– Я понимаю, что у вас дедушка Ротшильд…
– Нет, у меня нету денег, у меня есть пенсия!
– Вы видели цены?!

– Да вы что? Сколько это будет стоить?!  О! О. А подешевле? – в результате от «вооооооот (разводит руками)» мы доходим до «вот!» (машет ладонью).
– А сколько сюда можно вставить букв? А на моё имя места на нём хватит?..»

(все смеются)

Это ведь еврейское кладбище… Я бываю по роду работы на других кладбищах – там другая работа, другие люди приходят. Военно-ритуальную компанию возглавляет мой приятель и говорит, что люди всегда просят, чтобы крест был огромный…

И приятель поражался этому и спросил меня – почему евреи ставят маленький магендавидик и все? Ну ведь потому что еврей он – он уже и так еврей, никому ничего не надо доказывать.

И мы можем торговаться вдрызг по ценам, но если по рукам ударили – я знаю, что у нас – деньги отдадут. На других кладбищах, бывает, не отдают. Была история до меня – человек пропал на 10 лет, задолжал. Потом пришел и сказал «Я совершенно случайно вспомнил, что должен вам денег.»

Понятно, что он не случайно вспомнил. Но ведь наши к этому относятся иначе.

Лёша: Бывали ли на вашем веку акты антисемитизма?

Бывало свастики рисовали. Но это было давно. Тьфу-тьфу. У нас как-то прибегает на хоздвор здоровенный мужик и жалуется:
–У вас там ходит детина с палкой, крушит всё!
–Ну пошли, разберёмся!

–Не, я не пойду. – Иду тогда один. Вижу  идиота, полураздетого, действительно с палкой. Я говорю:
– Ты что здесь делаешь? — а он, шизоид такой, бьёт плиточку. Я ему говорю:
–Давай договоримся. Ты сейчас уходишь отсюда, а я даже не вызываю скорую. Милицию я и вызывать даже не буду. Ты этого хочешь?
–Нет! — и убежал.

А этот здоровый мужик с испугом:
– Ну, где он?
– Я выгнал, можете идти спокойно.

Смотрю на эту детину, смотрю на себя и думаю «Да, выгнал…». А у самого коленки тряслись, но выхода не было.

---

Интервью с Аркадием Масенжником подготовили волонтёры: Лёша Пузин, Алина Новикова и фотограф Евгения Тальковская.